Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Полно, братец, о свиньях — то начинать. Поговорим-ка лучше о нашем горе. (К Правдину.) Вот, батюшка! Бог велел нам взять на свои
руки девицу. Она изволит получать грамотки
от дядюшек. К ней с того света дядюшки
пишут. Сделай милость, мой батюшка, потрудись, прочти всем нам вслух.
Он долго не мог понять того, что она
написала, и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение
от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастием глазах ее он понял всё, что ему нужно было знать. И он
написал три буквы. Но он еще не кончил
писать, а она уже читала за его
рукой и сама докончила и
написала ответ: Да.
Мавра ушла, а Плюшкин, севши в кресла и взявши в
руку перо, долго еще ворочал на все стороны четвертку, придумывая: нельзя ли отделить
от нее еще осьмушку, но наконец убедился, что никак нельзя; всунул перо в чернильницу с какою-то заплесневшею жидкостью и множеством мух на дне и стал
писать, выставляя буквы, похожие на музыкальные ноты, придерживая поминутно прыть
руки, которая расскакивалась по всей бумаге, лепя скупо строка на строку и не без сожаления подумывая о том, что все еще останется много чистого пробела.
Девушка эта была la belle Flamande, про которую
писала maman и которая впоследствии играла такую важную роль в жизни всего нашего семейства. Как только мы вошли, она отняла одну
руку от головы maman и поправила на груди складки своего капота, потом шепотом сказала: «В забытьи».
— Ну,
пишите,
пишите, все равно, — сказал Дьякон, отмахиваясь
от Алексея тяжелым жестом
руки.
Чувствуя потребность разгрузить себя
от множества впечатлений, он снова начал записывать свои думы, но, исписав несколько страниц, увидел с искренним удивлением, что его
рукою и пером
пишет человек очень консервативных воззрений. Это открытие так смутило его, что он порвал записки.
— Там — все наше, вплоть до реки Белой наше! — хрипло и так громко сказали за столиком сбоку
от Самгина, что он и еще многие оглянулись на кричавшего. Там сидел краснолобый, большеглазый, с густейшей светлой бородой и сердитыми усами, которые не закрывали толстых губ ярко-красного цвета, одной
рукою, с вилкой в ней, он
писал узоры в воздухе. —
От Бирска вглубь до самых гор — наше! А жители там — башкирье, дикари, народ негодный, нерабочий, сорье на земле, нищими по золоту ходят, лень им золото поднять…
— Приезжает ко мне старушка в состоянии самой трогательной и острой горести: во-первых, настает Рождество; во-вторых, из дому
пишут, что дом на сих же днях поступает в продажу; и в-третьих, она встретила своего должника под
руку с дамой и погналась за ними, и даже схватила его за рукав, и взывала к содействию публики, крича со слезами: «Боже мой, он мне должен!» Но это повело только к тому, что ее
от должника с его дамою отвлекли, а привлекли к ответственности за нарушение тишины и порядка в людном месте.
Он теперь уже не звал более страсть к себе, как прежде, а проклинал свое внутреннее состояние, мучительную борьбу, и
написал Вере, что решился бежать ее присутствия. Теперь, когда он стал уходить
от нее, — она будто пошла за ним, все под своим таинственным покрывалом, затрогивая, дразня его, будила его сон, отнимала книгу из
рук, не давала есть.
Когда наша шлюпка направилась
от фрегата к берегу, мы увидели, что из деревни бросилось бежать множество женщин и детей к горам, со всеми признаками боязни. При выходе на берег мужчины толпой старались не подпускать наших к деревне, удерживая за
руки и за полы. Но им
написали по-китайски, что женщины могут быть покойны, что русские съехали затем только, чтоб посмотреть берег и погулять. Корейцы уже не мешали ходить, но только старались удалить наших
от деревни.
Все противоположно прежнему: воздух вместо толстых стен, пропасть вместо фундамента, свод из сети снастей, качающийся стол, который отходит
от руки, когда
пишешь, или
рука отходит
от стола, тарелка ото рта.
Я
писал вам, как я был очарован островом (и вином тоже) Мадеры. Потом, когда она скрылась у нас из вида, я немного разочаровался. Что это за путешествие на Мадеру?
От Испании
рукой подать, всего каких-нибудь миль триста! Это госпиталь Европы.
Другая записка была
от бывшего товарища Нехлюдова, флигель-адъютанта Богатырева, которого Нехлюдов просил лично передать приготовленное им прошение
от имени сектантов государю. Богатырев своим крупным, решительным почерком
писал, что прошение он, как обещал, подаст прямо в
руки государю, но что ему пришла мысль: не лучше ли Нехлюдову прежде съездить к тому лицу,
от которого зависит это дело, и попросить его.
Он показал ей, что и где
писать, и она села за стол, оправляя левой
рукой рукав правой; он же стоял над ней и молча глядел на ее пригнувшуюся к столу спину, изредка вздрагивавшую
от сдерживаемых рыданий, и в душе его боролись два чувства — зла и добра: оскорбленной гордости и жалости к ней, страдающей, и последнее чувство победило.
— Мне Верета больше нравится; знаете, в ней есть что-то такое нетронутое, как переход
от вчерашней девочки к завтрашней барышне. Тогда
пиши пропало все, потому что начнется это жеманство да кривлянье. Пойдемте в гостиную, — прибавил он, подхватывая Привалова, по своей привычке, под
руку.
— Да, вот еще счастливая мысль: дайте мне бумаги, я
напишу этому негодяю письмо, чтобы взять его в
руки. — Жюли
написала: «Мсье Сторешников, вы теперь, вероятно, в большом затруднении; если хотите избавиться
от него, будьте у меня в 7 часов. М. Ле-Теллье». — Теперь прощайте!
Маша наконец решилась действовать и
написала письмо князю Верейскому; она старалась возбудить в его сердце чувство великодушия, откровенно признавалась, что не имела к нему ни малейшей привязанности, умоляла его отказаться
от ее
руки и самому защитить ее
от власти родителя.
— Ах ты, проклятый ворчун! — сказал я ему, выходя, и Кетчер,
от души смеясь, повторял: «Да разве это не курам на смех, не
написал и приехал, — это из
рук вон».
Утром Матвей подал мне записку. Я почти не спал всю ночь, с волнением распечатал я ее дрожащей
рукой. Она
писала кротко, благородно и глубоко печально; цветы моего красноречия не скрыли аспика, [аспида (
от фр. aspic).] в ее примирительных словах слышался затаенный стон слабой груди, крик боли, подавленный чрезвычайным усилием. Она благословляла меня на новую жизнь, желала нам счастья, называла Natalie сестрой и протягивала нам
руку на забвение прошедшего и на будущую дружбу — как будто она была виновата!
Благоразумнее других оказалась Харитина, удерживавшая сестер
от открытого скандала. Другие начали ее подозревать, что она заодно с Агнией, да и прежде была любимою тятенькиной дочерью. Затем явилось предположение, что именно она переедет к отцу и заберет в
руки все тятенькино хозяйство, а тогда
пиши пропало.
От Харитины все сбудется… Да и Харитон Артемьич оказывал ей явное предпочтение. Особенно рвала и метала писариха Анна, соединившаяся на этот случай с «полуштофовой женой».
Пожалуйста, почтенный Иван Дмитриевич, будьте довольны неудовлетворительным моим листком — на первый раз. Делайте мне вопросы, и я разговорюсь, как бывало прежде, повеселее. С востока нашего ничего не знаю с тех пор, как уехал, — это тяжело: они ждут моих писем. Один Оболенский из уединенной Етанцы
писал мне
от сентября. В Верхнеудинске я в последний раз пожал ему
руку; горькая слеза навернулась, хотелось бы как-нибудь с ним быть вместе.
Однако прощайте, почтенный друг. Вы, я думаю, и не рады, что заставили меня
от времени до времени на бумаге беседовать с вами, как это часто мне случалось делать мысленно. Не умею отвыкнуть
от вас и доброго вашего семейного круга, с которым я сроднился с первых моих лет. Желаю вам всех возможных утешений. Если когда-нибудь вздумаете мне
написать, то посылайте письма Матрене Михеевне Мешалкиной в дом Бронникова. Это скорее доходит. Крепко жму вашу
руку.
Не нужно вам говорить, что Оболенский тот же оригинал, начинает уже производить свои штуки. Хозяйство будет на его
руках, — а я буду ворчать. Все подробности будущего устройства нашего, по крайней мере предполагаемого, вы узнаете
от Басаргина. Если я все буду
писать, вам не о чем будет говорить, — между тем вы оба на это мастера. Покамест прощайте. Пойду побегать и кой-куда зайти надобно. Не могу приучить Оболенского к движению.
Вызываемые мальчики подходили к доске и должны были
писать мелом требуемые цифры и считать их как-то
от правой
руки к левой, повторяя: «Единицы, десятки, сотни».
Вихров догадался, что письмо это было
от Мари; он дрожащими
руками принял его
от Абреева и поспешно распечатал его. Мари
писала ему...
Она обвила его
руками и начала целовать в темя, в лоб, в глаза. Эти искренние ласки, кажется, несколько успокоили Калиновича. Посадив невдалеке
от себя Настеньку, он сейчас же принялся
писать и занимался почти всю ночь. На другой день
от него была отправлена в Петербург эстафета и куча писем. По всему было видно, что он чего-то сильно опасался и принимал против этого всевозможные меры.
От Мартына Степаныча недели через две было получено письмо, только адресованное не Егору Егорычу, а на имя Сусанны Николаевны, которая первоначально думала, что это
пишет ей из Москвы Муза; но едва только прочла первую страницу письма, как на спокойном лице ее отразился ужас, глаза наполнились слезами,
руки задрожали.
— Душечка, ангел мой! — воскликнула адмиральша. —
Напиши ему
от меня… Ты видишь, как дрожат у меня
руки.
— Главное, то обидно, — жаловался Глумов, — что все это негодяй Прудентов налгал. Предложи он в ту пору параграф о разговорах — да я бы обеими
руками подписался под ним! Помилуйте! производить разговоры по программе, утвержденной кварталом, да, пожалуй, еще при депутате
от квартала — ведь это уж такая"благопристойность", допустивши которую и"Уставов"
писать нет надобности. Параграф первый и единственный — только и всего.
— Очень просто, — сказала, ухмыляясь, Варвара, — вы
напишите письмо, будто бы
от княгини, под ее
руку, а я покажу Ардальону Борисычу.
— Что вы
пишете мелочи, молодой человек? Вы
написали бы нам вещицу побольше… Да-с. Главное — название. Что там ни говори, а название — все… Французы это отлично, батенька, понимают: «Огненная женщина», «
Руки, полные крови, роз и золота». Можно подпустить что-нибудь таинственное в названии, чтобы у читателя заперло дух
от одной обложки…
Впрочем, к гордости всех русских патриотов (если таковые на Руси возможны), я должен сказать, что многострадальный дядя мой, несмотря на все свои западнические симпатии, отошел
от сего мира с пламенной любовью к родине и в доставленном мне посмертном письме начертал слабою
рукою: «Извини, любезный друг и племянник, что
пишу тебе весьма плохо, ибо
пишу лежа на животе, так как другой позиции в ожидании смерти приспособить себе не могу, благодаря скорострельному капитану, который жестоко зарядил меня с казенной части.
В тот же вечер он послал записку к Ирине, а на следующее утро он получил
от нее ответ."Днем позже, днем раньше, —
писала она, — это было неизбежно. А я повторяю тебе, что вчера сказала: жизнь моя в твоих
руках, делай со мной что хочешь. Я не хочу стеснять твою свободу, но знай, что, если нужно, я все брошу и пойду за тобой на край земли. Мы ведь увидимся завтра? Твоя Ирина".
Теперь, когда я
пишу эти строки, мою
руку удерживает воспитанный во мне с детства страх — показаться чувствительным и смешным; когда мне хочется ласкать и говорить нежности, я не умею быть искренним. Вот именно
от этого страха и с непривычки я никак не могу выразить с полной ясностью, что происходило тогда в моей душе.
— Я привез вам поклон
от вашего папа, мама, сестриц, — говорил он, подходя и с чувством пожимая
руку княгини. — Все они очень огорчены, что вы
пишете им об нездоровье вашем; и вы действительно ужасно как похудели!.. — прибавил он, всматриваясь в лицо княгини.
Один спорил, что он в течение двух дней
напишет все числа
от 1 до 1 000 000, другой брался выкурить подряд и непременно затягиваясь всей грудью, пятнадцать папирос, третий ел сырую рыбу или улиток и пил чернила, четвертый хвастал, что продержит
руку над лампой, пока досчитает до тридцати…
— В Новгороде-с, — отвечала она, заложив обе
руки под платок. — Я только третьего дня
от Елисея Тимофеича узнала о их кончине-с. Яков Иваныч, как в Сибирь отъехали,
писать обещались, и два раза
писали, а больше не писали-с. Я бы за ними и в Сибирь поехала, да они не хотели-с.
А ты пока молчи,
Умей скрывать обиду; дожидайся.
Он не уйдет никак
от наших
рук.
Я сторожа к нему приставил, знаешь,
Павлушку; он хоть зайца соследит;
Волк травленый,
от петли увернулся.
Он из дьячков из беглых, был в подьячих,
Проворовался в чем-то; присудили
Его повесить, он и задал тягу.
Теперь веревки как огня боится.
Хоть висельник, да только бы служил.
Ну, и
писать горазд, мне то и нужно.
Да мы еще с тобою потолкуем.
Куда пойдешь отсюда?
— Дай сюда, — вскрикнула Анна Сидоровна и, вырвав проворно из
рук лакея записку, захлопнула калитку; ничего не понимая, ничего не размышляя, она тут же, на улице, начала читать письмо; это была записка
от Фани, которая
писала...
Я уже начинаю забывать про дом с мезонином, и лишь изредка, когда
пишу или читаю, вдруг ни с того ни с сего припомнится мне то зеленый огонь в окне, то звук моих шагов, раздававшихся в поле ночью, когда я, влюбленный, возвращался домой и потирал
руки от холода. А еще реже, в минуты, когда меня томит одиночество и мне грустно, я вспоминаю смутно, и мало-помалу мне почему-то начинает казаться, что обо мне тоже вспоминают, меня ждут и что мы встретимся…
Блажен!.. Его душа всегда полна
Поэзией природы, звуков чистых;
Он не успеет вычерпать до дна
Сосуд надежд; в его кудрях волнистых
Не выглянет до время седина;
Он, в двадцать лет желающий чего-то,
Не будет вечной одержим зевотой,
И в тридцать лет не кинет край родной
С больною грудью и больной душой,
И не решится
от одной лишь скуки
Писать стихи, марать в чернилах
руки...
Они ударили по
рукам, и я тут же на листке, вырванном из записной книжки, наскоро
написал условие, буквы которого расплывались
от снега. Фрол тщательно свернул мокрую бумажку и сунул в голенище. С этой минуты он становился обладателем хорошей лодки, единственного достояния Микеши, которому в собственность переходила старая тяжелая лодка Фрола. В глазах старого ямщика светилась радость, тонкие губы складывались в усмешку. Очевидно, теперь он имел еще больше оснований считать Микешу полоумным…
А вот мысли о ней самого Макара Алексеича: «Клянусь вам, —
пишет он Вареньке, — что как ни погибал я
от скорби душевной, в лютые дни нашего злополучия, глядя на вас, на ваши бедствия, и на себя, на унижение мое и мою неспособность, несмотря на все это, клянусь вам, что не так мне сто рублей дороги, как то, что его превосходительство сами мне; соломе, пьянице,
руку мою недостойную пожать изволили!
Но вот, наконец, к провизору подошел маленький, черненький фармацевт и положил около него коробку с порошками и склянку с розовой жидкостью… Провизор дочитал до точки, медленно отошел
от конторки и, взяв склянку в
руки, поболтал ее перед глазами… Засим он
написал сигнатуру, привязал ее к горлышку склянки и потянулся за печаткой…
Не дай ей Бог познать третью любовь. Бывает, что женщина на переходе
от зрелого возраста к старости полюбит молодого. Тогда закипает в ней страсть безумная, нет на свете ничего мучительней, ничего неистовей страсти той… Не сердечная тоска идет с ней об
руку, а лютая ненависть, черная злоба ко всему на свете, особливо к красивым и молодым женщинам… Говорят: первая любовь óт Бога, другая
от людей, а третья
от ангела, что с рожками да с хвостиками
пишут.
Вот один уже заметное лицо на государственной службе; другой — капиталист; третий — известный благотворитель, живущий припеваючи на счет филантропических обществ; четвертый — спирит и сообщает депеши из-за могилы
от Данта и Поэ; пятый — концессионер, наживающийся на казенный счет; шестой — адвокат и блистательно говорил в защиту прав мужа, насильно требующего к себе свою жену; седьмой литераторствует и одною
рукой пишет панегирики власти, а другою — порицает ее.
Письмо к графу Орлову
от имени принцессы Елизаветы
писала не я, оно не моей
руки и не подписано мной.
Всякого только что родившегося младенца следует старательно омыть и, давши ему отдохнуть
от первых впечатлений, сильно высечь со словами: «Не
пиши! Не
пиши! Не будь писателем!» Если же, несмотря на такую экзекуцию, оный младенец станет проявлять писательские наклонности, то следует попробовать ласку. Если же и ласка не поможет, то махните на младенца
рукой и
пишите «пропало». Писательский зуд неизлечим.
Да если б и этого не было — не хочет она
рук марать.
Писать без подписи, измененным почерком — подло! А
от своего имени — только большего срама наесться!
За дальнейшей его судьбой за границей я не следил и не помню, откуда он мне
писал, вплоть до того момента, когда я получил верное известие, что он, в качестве корреспондента, нарвался на отряд папских войск (во время последней кампании Гарибальди), был ранен в
руку, потом лежал в госпитале в Риме, где ему сделали неудачную операцию и где он умер
от антонова огня.